Жизнь ребенка в семье начиналась с того, что его приобщали к Богу - крестили. Обряду крещения придавали большое значение, поскольку душа некрещеного ребенка не попадала ни в Рай, ни в Ад: «Каждый человек в греху первородном зачинается и родится поневаж греха превородного крещеніем Святым не омывши малш дети померли, для того до Неба не пойдут и лица Божого не будут видети. Еднак оумерлш без крещения дети малш не пойдут до пекла, поневаж суть невинныи, жадного греха еща не оучиниши, зачим для тое и невинности детиннои на иншое плеце особливое Богмалыи дети не крещенш отапает... » [10, л. 45]. Обычно обряд крещения проводился через несколько месяцев после рождения. Однако в связи с тем, что в рассматриваемое время имела место высокая детская смертность во время родов, в случае такой угрозы ребенка крестили немедленно, причем обряд производили мать или отец [6, с. 380]. После чего забота о новорожденном возлагалась на плечи матери. В отличие от городов Франции [13, з. 48-53], в белорусских городах в XVI-XVII вв., как и в Польше, отсутствовала традиция передавать младенцев на попечение кормилиц. Считалось, что мать сама должна кормить ребенка грудью [14, з. 86-90]. Однако уже в начале XVIII в. мы сталкиваемся с подобной практикой и на наших землях. Так в 1704 г. пани Ракушина передала своего ребенка в семью кормилицы [9, л. 262]. В семьях горожан дети находились на попечении матери вне зависимости от пола до 7-летнего возраста. В состоятельных же семьях прибегали к помощи нянек: «протестовалъ мещанинъ могилевскш Харко Кузминичъ на Орину Ивашковну Турцовую, о томъ, ижъ кгдымъ домъ собе для мешъканья купъномъ набылъ, въ ономъ зъ малжонкою моею въ день поживенья собе почтиве и пристойне працою и промысломъ набываючы, для торговъ на рынокъ уставичъне выходили и для того не уставичъне въ дому и часто отгожаючись, дети малые и маетность всякую зоставившы, а для сторожи тыхъ детей здоровья и маетности целости и всего домовъства дозору, помененую Орину» взяли [4, с. 291-292].
В семье ребенок знакомился с традициями и обычаями, присущими данному обществу, нормами морали. Родители должны были приобщить ребенка к христианской вере. С этой целью церковь предусматривала прощение грехов для родителей, которые учат своих чад слову Божьему [5, с. 26]. Жители Могилева в XVI-XVШ вв. довольно серьезно относились к данной обязанности. Они отмечали необходимость учить детей основам веры при составлении своих завещаний: «Дашко Санкович такий тестамент учынил и до того тестаменту своег(о) и детямъ своим меновал и поставилъ опекуна Панфила Никоновича, зятя своег(о), маючы о немъ уфане доброе, иж он тую вою его остаточную выполнит, а особливе ижь о деткахъ его працу и старане будет мет, абы были выховани в боязни Божой и въ твиченю добром...» [1, с. 564-565]. Приведенный отрывок указывает и на еще одну обязанность родителей: дать детям образование, чтобы обеспечить их будущность. Образование получали по-разному: детей могли отдать в приходскую школу [2, с. 43] либо же грамотным людям: «Марко Иванович, служебник его мл. пана подсудка Оршанског(о) пана Подбийпеты, жаловал на Маркову молярову о томъ, ижь ее сына Прокопа взял был до себе на науку, которог(о) мел так выучыт, яко и самъ умеет по руску и по полску...» [1, с. 339].
С юного возраста горожане привлекали своих детей к трудовой деятельности: «Алекъсей Хведорович, мещанин Могилевски, жаловал на учтивого Стефана Шылковника о томъ, иж дей он од мене девку Алену, которую мъ я собе был взял за властьное дитя, хотечи ее доховат до лет зуполных при собе, то пакъ не ведати для которое причины до себе перемовил», а Алена сообщила «иж взял мене Алекъсей Хведорович з Быхова яко убогую сироту и беручи поведилъ мне, иж штомъ у него мела служить, за тое мел ми платит и потомъ замуж оддать, якожемъ ему служила полтретя года... » [1, с. 94-96]. Как видим, показания Алексея Федоровича и Алены рознятся. С одной стороны, могилевчанин утверждает, что взял девушку в качестве приемной дочери, с другой - Алена говорит о том, что пошла к нему в качестве служащей. Исследование материалов данного дела позволяет утверждать, что между Алексеем и Аленой существовали взаимоотношения как между отцом и дочерью. Говорить об этом позволяет тот факт, что, в соответствии с постановлением суда, девушка должна была вернуться к Алексею Федоровичу и служить до тех пор, пока не выйдет замуж, последний же обязан был наделить ее приданным, как и обещал. Под словом «служить», на наш взгляд, имеется в виду всестороння помощь по хозяйству, которую должны были оказывать дети своим родителям. Кроме того, данное дело, хотя и не дает нам возможности с точностью установить возраст, с какого девушки начинали заниматься домашним хозяйством, но это точно было еще до того момента, как они достигали 13-15 лет (возраст, позволявший им вступать в брак).
В то же время, изучение материалов актовых книг могилевского магистрата позволяет говорить о том, что девочки с юного возраста занимались ведением домашнего хозяйства, как это имело место в описанном выше случае, но и отдавались в услужение к чужим людям: «Постановшисе очевисто учтівая Федора Волковъна 1армолиная жаловала на Улюту Адамовую мещанъку Могилевъскую о то ижъ она девчину а цорку свою которую водила на службу до воскресения за пол комці и гроши чотыри для пилнования дитяти... » [7, л. 19 об.].
Несколько иначе обстояло дело в отношении мальчиков, которые отдавались для обучения какому-либо виду ремесла. Жители белорусских городов, в отличие от мещан польских земель, которые отдавали своих сыновей в ученичество с 7 летнего возраста [15, з. 143], делали это по достижению детьми 15 лет и старше [11, с. 105]. Обучение продолжалось от
1-
3 до 5 лет, в зависимости от вида ремесла: «Аниско Дешкович жаловал именем сына своего Опанаса на мещанина Могилевског(о) Антона Акулинича, иж сына своег(о) был дал у науку ремесла болтушницкого на рок целый...» [1, с. 601]. Учеником мог стать тот, кто подтверждал законность своего рождения, был лично свободным и имел несколько поручителей, которые могли возместить купцу вред, если вдруг таковой причинит ученик [3, с. 288]. Иногда родители отправляли своих детей обучаться ремеслу за пределами города: «Мацко Кондратович, мещанин Могилевский, оповедалъ о том, ижь еще я в молодых летех своихъ пошол есми был на низ для твиченья ремесла, и тамъ есми был через лет чотыри...» [1, с. 459-460]. Необходимость получения будущей профессии имела для жителей городов столь важное значение, что некоторые могилевчане, составляя завещания, уделяли внимание данному вопросу. Так в 1580 г. Яков Максимович оставляет опекуну своего сына следующее поучение: «которое дитя он, Иван, маеть дать на науку якогож колвекремесла... » [1, с. 487].
Родители обладали большой властью над своими детьми. Например, еще в XVI в. могли отдать их в услужение в качестве уплаты своего долга: «Федор Федорович чинил оповедане о томъ, иж вчорашънего дня с позаранъку жонка моя Ганнушка Уцка Мешкова, кторую мъ мел закупъку от отца ее Парфема Мелевича... » [1, с. 165]; «Тотяна, яко сторона отпорная, поведила: ач дей я была винна жыду Межыбоскому, нижли я у долгу заставила была дитя свое...» [1, с. 527]. В последнем случае именно женщина оставила своего ребенка в качестве уплаты долга, несмотря на то, что у нее есть муж. Скорее всего, это было обусловлено тем, что ребенок, о котором идет речь в деле, - это дитя женщины от другого брака, а потому мы наблюдаем ситуацию, когда мать, а не отец, распоряжается его судьбой. Данная практика соответствовала 11 статье 20 раздела Статута 1588 г. [12, с. 316-317]. Отец, как глава семьи, играл большую роль в жизни своих детей. Так сыновья , проживающие вместе с родителями, полностью зависели от воли отца, находились в полном его подчинении, причем положение не менялось до тех пор, пока они не были отделены им и не начинали вести самостоятельное хозяйство, при этом не учитывалось даже то обстоятельство, что сын самостоятельно зарабатывал деньги. О чем, на наш взгляд, свидетельствует то, что отец мог посадить своего сына в тюрьму, если последний чем-либо ему не угодил: «Стефанъ Юцович на Ивана Ивановича жаловал о томъ, иж што был сын мой Гаврыло купил товару у Быхове то как зо мъною порахованъе чинити не хотелъ, а такъ я, взявши тот вес товар, до того Ивана, яко сотника местского присяглого, принесши в дом его, ему далъ, ижбы сыну моему не отдавалъ товару поки бы се знимъ пораховалъ; то как он од мене взявши товаръ, не дбаючи ничог(о) на заказаную вину, сыну моему товаръ отдалъ. А Иван сотник поведилъ, иж ач онъ принес до мене футро у мешечку, одно не ведаю, колко чого было и то оддалъ сыну его, а о вине той, которую менит на мене, не ведаю А уряд сказал тот товаръ принесть у суботу А иж сынъ того Стефана Гаврыло был посажонъ от отца, тогды тот Иванъ сотник взял его на рукоемъство, которого у суботу ставит маеть и тот товаръ вес принести А учтивы Гаврыло, сын его поведилъ, иж дей я ему того ж ч(а)су приехавши з Вилънарахунок зо всего учинил... » [1, с. 162-164]. Как видим, обвинение было ложным, о чем свидетельствует то обстоятельство, что отец отказался от своих претензий к сыну, как только он собрался принести присягу в подтверждение своих слов. Это позволяет говорить о существовании между отцом и сыном неприязненных отношений. То обстоятельство, что после этого сын не предъявил к своему отцу никаких встречных исковых требований за дни, проведенные в тюрьме, и суд также не вынес никаких определений по этому поводу, говорит о том, что сын был «недельный», и подобные действия со стороны были правомерными в глазах суда. В то время как сын, ведущий отдельное хозяйства, мог потребовать возмещение ущерба с отца за подобные действия, как это сделали [1, с. 162-164]. Даже сыновья, имевшие собственную семью, но проживающие под одной крышей с родителями, не имели своего собственного имущества: «.Стефан Сидорович, мещанин Могилевский, жаловалъ на Ждана сына своего о томъ ижь он без ведомости его, яко господара домового, з дому проч вышол и речей не мало выпровадилъ и при мне дей мешкати не хочет. А усчтивый Ждан поведил, ижь дей я з дому от отца не выходилъ и речей нияких не выносил, але жона дей моя речы свои вынесла, а не отцовския... » [1, с. 321].
Родители должны были относиться одинаково ко всем своим детям, не выделяя любимчиков. Это, прежде всего, касалось имущества родителей, которое должно было быть поделено между наследниками мужского пола в равных долях: «Окула Васкилевичь Пигор таковые тестаменты учинил сыномъ своимъ Миките а Оверку, яко дедичом властным, властными усты своими дедичы наменившы им обема то все (здесь имеется ввиду все имущество - А.Н.) в ровный делъ отписал...» [1, с. 403]. Исключение составляли те случаи, когда сын был отделен от отца еще при жизни последнего, как это было в семье Никипора Дорохневича: «А што се дотычет о сына ег(о) старшог(о) Давыда яко до того дому, волоки, моркгов сеножатных и до тых домов помененых ничог(о) мети не мает и вечне от тог(о) всего сына свого Давыда отдалилъ, и от всее маетности свое выдедичыл... » [1, с. 534-535]; либо провинился: «дом невестке моей Анне Стазей Кондратовой Херонимовой Кузминичовой сыновой моей, и ее сыновьям той Хветки и дочери Хеофиле с сыном моим рожденными оддаляя того сына моего на имя Кондрата Хаараминина Кузминича от того дома...» [8, л. 744-744 об.]. Как видим, женщина лишила своего сына Кондрата наследства за то, что он ее ослушался: «сын мой Кондрат Харанин
Кузминич без ведомости моей и позволенья...» [8, л. 744]. В отношении же дочерей родители должны были предусмотреть возможность выдать их замуж, если не успели этого сделать при жизни, то есть позаботится о их приданном. Так уже упомянутый Никипор Дорохневич «дочце своей Любе отписалъ готовых гр(о)шей копъ три монеты и личбы литовской, которые приказалъ тым же сыном и жоне своей (сыновья Яков и Исая, жена - Мария - А.Н. ) отдать, а выдаючы ее замуж своим властным коштом и накладомъ з своего дому и з маетности его учынит мают, ни в чом оных трех коп гр(о)шей не нарушаючы... » [1, с. 534-535].
Таким образом, в XVI-XVШ вв. семья играла важную роль в воспитании подрастающего поколения. Патриархальный характер семьи того времени накладывал отпечаток на взаимоотношения между детьми и родителями.
